В переделанном Розеном стихе это простое, лаконическое, резкое противопоставление ослабляется введением ненужного «рассудительного» союза — «а родом германец». Этот союз, собственно говоря, не нужен и с точки зрения строго метрической. С перестановкой слов «грек духом» гекзаметр приобретал вполне правильный вид (ср. стих из «Тилемахиды»: «Вре́мя, сказа́ла ему́, пойти́ тебе́ опочи́нуть», книга IV, с. 4).
Ú U U | Ú U U | Ú || U | Ú U | Ú U U | Ú U
Это стих с двумя хореями, на третьей и на четвертой стопах.
Итак, мы видим, что в 1829 году Пушкин пишет резко неправильный, с точки зрения техники гекзаметра, но сам по себе выразительный и ритмически удачный стих. В то же время он не в состоянии отстоять перед Розеном свою художественную правоту: ведь неправильных гекзаметров немало и у Гнедича и особенно у Жуковского, которого, видимо, это нисколько не заботило. Пушкин же, как ученик, принимает объяснение Розена, не понявшего прихотливой ритмики пушкинского стиха, и соглашается с его переделкой, «исправившей» стих, но и ослабившей его ритмическую выразительность.
В конце 1829 года вышла «Илиада» в переводе Гнедича. Пушкин встретил ее приветственной заметкой (в № 2 «Литературной газеты» за 1830 г.), начинающейся словами: «Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады!» И далее: «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская «Илиада» перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность» (VII, 97 — 98). Обещанного «отчета», развернутой критики перевода Гнедича Пушкин не написал, ограничившись двумя-тремя стихотворными откликами. Но нет никакого сомнения, что если он не изучил, то во всяком случае внимательно прочел «Илиаду» Гнедича.
Несомненно, в связи с этим в том же, 1830 году (осенью в сентябре, октябре и ноябре) Пушкин пишет ряд стихотворений элегическими двустишиями: «Труд» (конец сентября 1830 г.) «Царскосельская статуя» (1 октября), «Отрок» (10 октября) и другие. И гекзаметры и пентаметры здесь уже безукоризненно правильны метрически, и вообще чувствуется полная свобода поэта в избранной им стихотворной форме.
Последним следом ученического отношения Пушкина к размеру гекзаметра является черновик первоначального наброска к стихотворению «На перевод Илиады». Это стихотворение датировано самим Пушкиным в рукописи 8 ноября (1830 г.). Но мы видим по той же рукописи, что он немало потрудился над этим двустишием, и вполне возможно, что первоначальный набросок его написан раньше, — вероятнее всего, раньше сентября, то есть раньше и «Труда», и «Царскосельской статуи», и других произведений, сделанных уверенной рукой мастера. Этот первоначальный набросок представляет собой обрывочную запись двух недоделанных стихов. После ряда исправлений набросок, можно думать, приобрел такой вид:
Чужд мне был Гомеров язык сладкогласный, свободный (?),
Звучный, как Леты журчанье...
Над первым стихом, в процессе работы над ним, Пушкин опять разметил значками границы стоп и ударения и даже записал, как ритмический эталон, начало первого стиха «Илиады» Гнедича: «Гнев, богиня, воспой...»38 Начало стихотворения воспроизводит в основном этот метр — гекзаметр с хореем в первой стопе. (Существенная разница в том, что у Пушкина есть еще хорей во второй стопе, а главное, в том, что у Гнедича стих делится одной цезурой на две части, а у Пушкина — двумя цезурами на три.)
Во всяком случае, с этого времени, то есть с осени 1830 года, Пушкин, как мы видим, вполне овладел формой гекзаметра. В начале января 1833 года он пишет опять несколько стихотворений элегическим дистихом: «Славная флейта, Феон...» (между 1 и 12 января), «Вино» и «Юноша! скромно пируй...» (2 января), а также единственное законченное, чисто гекзаметрическое стихотворение «Чистый лоснится пол...» (1 — 12 января). Еще несколько стихотворений элегическим дистихом Пушкин пишет в 1835 и 1836 годах.
Может показаться странным и даже маловероятным, что Пушкин, величайший мастер стиха, так долго и с таким трудом овладевал довольно простой техникой русского гекзаметра. И Дельвиг, и Кюхельбекер, и Гнедич, и Жуковский — все умели писать гекзаметры, свободно владели этим стихом, а Пушкин до самого 1830 года никак не мог научиться этому размеру. Между тем это, как мы видим, факт, и объяснение его кроется в понимании самого метода пушкинского творчества.
Пушкин, по самому существу своего таланта, никогда не был экспериментатором в области метрики. Он, видимо, не мог сочинять, «подбирать слово к слову» по какой-либо заранее взятой им, избранной схеме. Форма у него (в том числе и метрическая форма) возникала вместе с «содержанием», в тесной связи с ним. Сказанному вовсе не противоречит не столь уже редкое колебание в черновиках Пушкина между различными размерами для одного и того же замысла39. Такие колебания, очевидно, были связаны у Пушкина с известной неотчетливостью всего поэтического замысла в целом. Вообще же Пушкин, как мы знаем по его признаниям, писал главным образом в моменты вдохновения. Этим, вероятно, объясняется и то, что он никогда не был в силах «переделать» им «однажды написанного»40, и обилие начатых и недоделанных произведений, и, наконец, самый тот факт, что у него так поразительно мало слабых, несовершенных произведений, — почти все создавалось Пушкиным в моменты полного творческого напряжения.
Вот почему, столкнувшись с непривычным, чуждым ему размером — с меняющейся длительностью доли, Пушкин очень неуверенно принимается за стихи в этом ритме, все время спотыкается в нем и делает ошибки. Привычный его метод — писать, так сказать, «изнутри — наружу» — все время наталкивается на ограничивающие и мешающие свободе творчества внешние рамки традиционной формы. И лишь когда Пушкин внимательно и сочувственно прочел многие тысячи строк «Илиады» Гнедича, когда эти стихи до сих пор ритмически неясного для него размера самым своим обилием, так сказать, приучили его к себе, когда он понял и изнутри почувствовал самую «музыку» такого стиха, а не только внешние правила его составления, которые он, конечно, хорошо знал и раньше, — тогда только поэт понастоящему овладел этим метром, сделался хозяином его и в нужные моменты стал свободно оформлять им свои замыслы, вовсе уже не раздумывая над числом стоп, хореями и цезурами.
|