Глава VIII
2
Только летом 1824 года, в Михайловском изгнании Пушкин в первый раз оказался в близком и постоянном соприкосновении с народом — и не только с дворовыми слугами, но и с крестьянами. Насильственно привязанный к Михайловскому, отказавшийся от общения с соседями-помещиками (за исключением своих друзей из Тригорского), Пушкин имел полную возможность ежедневно, ежечасно наблюдать крестьян в их труде, быту, разговаривать с ними. Мы знаем, что он до конца использовал эту возможность.
Надо думать, Пушкин очень скоро увидел свою ошибку, несправедливость своего представления о крестьянах как «о мирных народах», безропотно носящих свой «ярем», как о стаде животных, которых «должно резать или стричь», которым «не нужен дар свободы»... Понимание этой ошибки, сыгравшей такую роковую роль в его мировоззрении, конечно, должно было заставить поэта заняться серьезным, пристальным, настойчивым изучением народа, попытаться проникнуть в «душу народа».
Пушкин применял всевозможные средства для этого. Прежде всего он старался как можно больше лично общаться с крестьянами, видеть близко их жизнь, разговаривать с ними. У нас есть множество свидетельств об этом. Напомню некоторые из них 123:
«Он любил гулять около крестьянских селений и слушал крестьянские рассказы, шутки и песни...»
А. Д. Скоропост, заштатный псаломщик, по записи послушника Святогорского монастыря Владимирова.
«Больше же его можно было видеть одного гулявшим, но в крестьянские избы никогда не заходил, а любил иногда разговаривать с крестьянами на улице».
Афанасий, крестьянин деревни Гайки, по записи Владимирова.
«Жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил. И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился...»
Иван Павлов, крестьянин дер. Богомолы, по записи Евг. Шведера.
«С мужиками он больше любил знаться, но и господа к нему по вечерам наезжали... Много по полям да по рощам гулял и к мужикам захаживал для разговора. Он мужицкие разговоры любил».
Иван Павлов, по записи А. Мошина.
«А и потешник же был покойник! Иной раз вдруг возьмет по-крестьянскому переоденется и в село на ярмарку отправится. Мужик мужиком, в армяке с круглым воротом, красный шелковый кушак у пояса... И как где много серого народу собравшись — он тут как тут... А они знай по-своему козыряют, всякие шутки промежду себя пропускают...»
Акул. Л ар. Скоропостижная, по записи И. Л. Щеглова.
В рапорте А. К. Бошняка, секретного агента, присланного в июле 1826 года собрать сведения о политическом поведении Пушкина, также есть несколько деталей об отношениях Пушкина и крестьян... «Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними... Пушкин — отлично добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведет себя весьма просто и никого не обижает; ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную. Слышно о нем только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином...»124
Все эти свидетельства ясно показывают сознательность, целеустремленность Пушкина в его постоянном общении с народом, стремление разобраться в его психологии, понять этого загадочного «сфинкса», по выражению И. С. Тургенева125.
Из позднейших высказываний Пушкина мы знаем, какое мнение он составил себе о русском мужике, крепостном крестьянине. Уже в августе 1825 года, через год после приезда в Михайловское, в статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен Крылова» он дает свою известную характеристику русского народа, которую он в разных вариациях повторял и позже. Сопоставляя басни Лафонтена и Крылова, он пишет: «Некто справедливо заметил, что простодушие (naïveté, bonhomie) есть врожденное свойство французского народа (имеется в виду, конечно, простой народ, крестьянство. — С. Б.); напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться. Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов» (VII, 32).
Вот какие свойства характера русского крепостного крестьянина Пушкин в 1825 году считает его «отличительными чертами»! Не религиозное смирение и долготерпение, как Тютчев126, не «светлую любовь» и «тонкую, почти женственную нежность», какую видел Достоевский в крепостном мужике Марее («...только бог, может быть, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о свободе...»)127, а ум, лукавый, хитрый и веселый (без всяких следов угнетенности или наивного простодушия), насмешливость, то есть уменье подметить в окружающем смешные черты, что свидетельствует о внутренней независимости, — и какие-то врожденные поэтические способности, «живописный способ выражаться»...
Этот взгляд на характерные черты русского крепостного крестьянина, выработанный Пушкиным к 1825 году, он сохранил до конца жизни. В позднейших его высказываниях — в статьях, письмах, художественных произведениях — повторяются и развиваются те же мысли, обогащаясь новыми оттенками.
В 1834 году, в первой (черновой) редакции статьи «Путешествие из Москвы в Петербург», дается более детальная характеристика русского крестьянина, причем для большей объективности Пушкин вкладывает ее в уста иностранца, англичанина, со стороны наблюдавшего русский народ и его нравы. Приведу отрывок из этой необыкновенно важной и интересной статьи.
«...Я. Живали вы в наших деревнях?
Он128. Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.
Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?
Он. Его опрятность, смышленость и свобода (это говорится о крепостных крестьянах! — С. Б.).
Я. Как это?
Он. Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники (имеются в виду иностранцы. — С. Б.) ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал между ими ни то, что соседи наши (французы. — С. Б.) называют un badaud129, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения зрения к чужому. Переимчивость их130 всем известна; проворство и ловкость удивительны...
Я. Справедливо; но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?
Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи?..131» (VII, 636—637).
Вопрос о том, в какой мере мысли путешественника, от лица которого ведется рассказ в пушкинском «Путешествии из Москвы в Петербург», совпадают с мыслями самого поэта, очень сложный и до сих пор не решен окончательно в науке. Но что касается приведенной характеристики русского крестьянина — она, несомненно, является пушкинской характеристикой, кто бы ни высказывал ее в «Путешествии», англичанин или сам путешественник. Она вполне совпадает со всем тем, что мы знаем об отношении Пушкина к народу, крестьянам после 1824 года.
В шутливой форме о хитрости, «лукавстве ума» крестьян Пушкин говорит в письме к жене 15 и 17 сентября 1834 года из Болдина, куда он ездил для устройства своих денежных дел. Сначала он рассказывает жене о своем деловом разговоре с помещиком П. Р. Безобразовым: «...два часа сидел у меня. Оба мы хитрили — дай бог, чтоб я его перехитрил на деле; а на словах, кажется, я перехитрил. Вижу отселе твою недоверчивую улыбку, ты думаешь, что я подуруша и что меня опять оплетут — увидим...» Далее он говорит о крестьянах: «Сейчас у меня были мужики с челобитьем; и с ними принужден я был хитрить, но эти наверное меня перехитрят...»
В литературе уже было отмечено, что образ Пугачева в «Капитанской дочке» очень близок тому обобщённому образу русского крестьянина, который дан Пушкиным еще в его статье 1825 года («О предисловии г. Лемонте...»). У Пугачева Пушкин то и дело показывает «и веселое лукавство ума», и «насмешливость», а также и «живописный способ выражаться» (см. его иносказательный разговор с хозяином умета во второй главе «Капитанской дочки» и калмыцкую сказку, которую он «с каким-то диким вдохновением» рассказывает Гриневу (в XI гл.).
|
