Пушкин  
Александр Сергеевич Пушкин
«Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно;
не уважать оной есть постыдное малодушие.»
О Пушкине
Биография
Хронология
Герб рода Пушкиных
Семья
Галерея
Памятники Пушкину
Поэмы
Евгений Онегин
Стихотворения 1813–1818
Стихотворения 1819–1822
Стихотворения 1823–1827
Стихотворения 1828–1829
Стихотворения 1830–1833
Стихотворения 1834–1836
Хронология поэзии
Стихотворения по алфавиту
Коллективные стихи
Проза
Повести Белкина
Драмы
Сказки
Заметки и афоризмы
Автобиографическая проза
Историческая проза
История Петра
История Пугачева
Письма
Деловые бумаги
Статьи и заметки
Публицистика
Переводы
Статьи о Пушкине
  Бонди С.М. Драматические произведения Пушкина
  Бонди С.М. Поэмы Пушкина
  Бонди С.М. Сказки Пушкина
  Бонди С.М. Историко-литературные опыты Пушкина
  Бонди С.М. «Моцарт и Сальери»
  Бонди С.М. Памятник
  Брюсов В.Я. Почему должно изучать Пушкина?
  Брюсов В.Я. Медный всадник
  Булгаков С. Жребий Пушкина
  Булгаков С. Моцарт и Сальери
  Даль В.И. Воспоминания о Пушкине
  Достоевский Ф.М. Пушкин
  Мережковский Д. Пушкин
  Бонди С.М. Драматургия Пушкина
  Бонди С.М. Народный стих у Пушкина
  Бонди С.М. Пушкин и русский гекзаметр
  Бонди С.М. Рождение реализма в творчестве Пушкина
  … Глава I
  … Глава II
  … Глава III
  … Глава IV
  … Глава V
  … Глава VI
  … Глава VII
  … Глава VIII
  … Глава IX
  … Глава X
… Глава XI
  … Глава XII
  … Глава XIII
  … Глава XIV
  … Глава XV
  … Сноски
  В. Розанов. А.С. Пушкин
  В. Розанов. Кое-что новое о Пушкине
  В. Розанов. О Пушкинской Академии
  Розанов. Пушкин и Лермонтов
  Розанов. Пушкин в поэзии его современников
  Шестов. А.С. Пушкин
  Якубович Д. Пушкин в библиотеке Вольтера
  Устрялов Н.В. Гений веков
  Стефанов О. Мотивы совести и власти в произведениях Пушкина, Софокла и Шекспира
Стихи о Пушкине, Пушкину
Словарь миф. имен
Ссылки
 

Статьи » Бонди С.М. Рождение реализма в творчестве Пушкина

«Сокровища, дарованные нам Пушкиным, действительно, велики и неоцененны. Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть. Кроме наслаждения, кроме форм для выражения мыслей и чувств, поэт дает и самые формулы мыслей и чувств. Богатые результаты совершеннейшей умственной лаборатории делаются общим достоянием. Высшая творческая натура влечет и подравнивает к себе всех. Поэт ведет за собой публику в незнакомую ей страну изящного, в какой-то рай, в тонкой и благоуханной атмосфере которого возвышается душа, улучшаются помыслы, утончаются чувства. Отчего с таким нетерпением ждется каждое новое произведение от великого поэта? Оттого, что всякому хочется возвышенно мыслить и чувствовать вместе с ним; всякий ждет, что вот он скажет мне что-то прекрасное, новое, чего нет у меня, что недостает мне; но он скажет, и это сейчас же сделается моим. Вот отчего и любовь и поклонение великим поэтам; вот отчего и великая скорбь при их утрате; образуется пустота, умственное сиротство: не кем думать, не кем чувствовать... Многие полагают, что поэты и художники не дают ничего нового, что все ими созданное было и прежде где-то, у кого-то, но оставалось под спудом, потому что не находило выражения. Это неправда. Ошибка происходит оттого, что все вообще великие научные, художественные и нравственные истины очень просты и легко усвояются. Но, как они ни просты, все-таки предлагаются только творческими умами; а обыкновенными умами только усваиваются, и то не вдруг и не во всей полноте, а по мере сил каждого»165.

В этом очень верном и умном рассуждении не все точно и ясно выражено; некоторые слова и формулировки дают повод к неправильному толкованию. Так, говоря о «незнакомой стране изящного», о «каком-то рае» с его «тонкой и благоуханной атмосферой», куда поэт ведет за собой публику, Островский, несомненно, имеет в виду то ощущение особого эстетического наслаждения, душевного подъема, которое сопровождает нас при восприятии подлинно художественного произведения, изображении даже самых обычных, жизненных картин и событий. Он вовсе не противопоставляет здесь (как можно было бы истолковать его слова) реальному миру, реальной, объективной действительности какую-то потустороннюю «незнакомую страну изящного»... Ведь ни Пушкин в своем зрелом творчестве, ни сам Островский никогда не стремились уводить публику от жизни в какой-то неведомый «рай», «страну изящного». Наоборот, именно эту реальную, обыденную жизнь они воплощали в художественном слове, превращали ее в художественный объект, дающий высокое, «райское» эстетическое наслаждение и «возвышающий душу», мобилизующий в ней лучшие, благороднейшие чувства. Такое же значение имеет и не очень удачное выражение «возвышенно мыслить и чувствовать»...

Зато все остальное в речи Островского — о «сокровищах», даруемых поэтом людям, о «великих заслугах» его перед человечеством — сказано удивительно правильно, глубоко и точно. Большой поэт действительно является как бы «органом мысли и чувств» общества. Он в своих поэтических образах, поэтических «формулах» дает людям то, чего нет у них, чего им недостает. И все открытое, увиденное и выраженное поэтом дарится читателю, обогащает и утончает его умственную и душевную сферу. «Богатые результаты совершеннейшей умственной лаборатории делаются достоянием всех...»

Пушкин несомненно чувствовал громадную важность того дела, которое он начинал (и которое после него продолжали, расширяли и углубляли великие писатели XIX в.), — «открытия мира», художественного освоения окружающей реальной жизни во всей ее глубине и сложности. Конечно, этот мир заключает в себе не только простые, обыкновенные явления, но и «экзотику», и необыкновенных людей, и странные характеры и судьбы. Но Пушкину первое время, как сказано выше, важнее, нужнее были именно картины обычной, «прозаической», до сих пор не освоенной поэзией действительности. Очень точно он сам говорит об этом в строфах «Путешествия Онегина», где он сравнивает «предметы» своей ранней, романтической поэзии с новыми объектами, вошедшими в его творчество вместе с возникновением новой, реалистической задачи. В этих стихах Пушкин, как почти везде в «Евгении Онегине», перебивает серьезные, важные мысли шуткой, однако серьезность и значительность их не подлежит сомнению.

В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал166,
И безыменные страданья...

Перечислив эти основные «возвышенные», «поэтические» образы и чувства, которые подлинно очень были нужны романтику Пушкину (или как говорит отошедший от романтизма поэт — «казались нужны»), он шутливо сетует о перемене своего поэтического направления, переходе к реализму, к изображению окружающей реальной жизни:

Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.

Что эта шутка, а не искренние сожаления об утраченной способности к романтическому восприятию действительности, говорит и весь контекст этих рассуждении, и иронический эпитет «высокопарные мечтанья», и, главное, весь дальнейший поэтический путь поэта: все большее расширение и углубление объектов чисто реалистического познания реальной действительности, все более тонкая и богатая разработка методов ее поэтического отражения.

...Иные нужны мне картины, —

продолжает Пушкин, снова повторяя слова «нужны», и затем, набрасывая одну деталь за другой, один образ за другим, совершает «поэтическое волшебство»: превращает самый обычный, давно примелькавшийся каждому простой деревенский пейзаж — серые тучи на небе, косогор, сломанный забор с калиткой, ивы, рябины, гумно с кучами соломы, утята, плавающие в пруду, и т. п. — в глубоко захватывающий наше чувство эстетический объект, нечто близкое, дорогое и нужное нам, как и самому поэту.
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи —
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака...

Тут Пушкин опять переходит к шутке, иронии, противопоставляя романтический «идеал» гордой девы, «девы гор» или страстной пленницы хана Гирея «новому идеалу» — прозаической «хозяйке» с ее прозаическими хозяйственными заботами.

Мой идеал теперь — хозяйка,
Мои желания — покой,
Да щей горшок да сам большой167.

Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор... —

так поддразнивает Пушкин читателя, привыкшего к «высоким предметам» классической и романтической поэзии!
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, Фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал...

В несерьезности, нарочитой шутливости этих сожалений о «прозаических бреднях», заменивших в поэзии Пушкина юные романтические образы, убеждает нас апелляция именно к «Бахчисарайскому фонтану», поэме, о которой сам Пушкин постоянно, почти без исключений, отзывался отрицательно: «Бахчисарайский фонтан», — между нами, дрянь, но эпиграф его — прелесть» (1823); «...меланхолический эпиграф (который, конечно, лучше всей поэмы) соблазнил меня» (1830); «Бахчисарайский фонтан» слабее «Пленника» и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил...» (VII, 170).

Страница :    << 1 [2] > >
Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Э   Ю   Я   
 

 
       Copyright © 2024 - AS-Pushkin.ru