Статьи » Бонди С.М. «Моцарт и Сальери»

В…«Моцарте и Сальери», несмотря на необычайную краткость пьесы, глубоко и богато разрабатываются две психологические темы. Одна связана с образом завистника Сальери, другая — с образом гениального художника Моцарта, творящего в области такого максимально отвлеченного искусства, как музыка.

На эту вторую тему как будто до сих пор в работах о Пушкине (да и в театральном исполнении этой драмы) не обращалось вовсе внимания: Моцарт фигурирует в обычном понимании только как жертва преступления Сальери, все его речи и действия объясняются его наивностью, простодушием светлого гения и нужны в пьесе для наиболее глубокого и разнообразного развития сложной психологии «главного героя» драмы — Сальери. О неверности такого понимания пьесы и о подлинном содержании образа и психологии пушкинского Моцарта будет сказано дальше.

В основе первой темы, темы Сальери, определяющей сюжет трагедии, лежит новое психологическое наблюдение («открытие») Пушкина, которое он счел нужным развернуть в двух произведениях: кроме «Моцарта и Сальери», также в «Скупом рыцаре». Дело в том, что в литературе и театре до Пушкина все злодеи, обуянные какой-нибудь преступной страстью — скупостью (Гарпагон, Шейлок), завистью (Яго) или иной позорной страстью, влекущей к преступлению, прекрасно сознают не только то, что им свойственна эта «страсть», но и то, что это — позорная страсть. Иногда они просто не думают об этом, иногда испытывают тяжкие угрызения совести, но всегда понимают, что их поступки, диктуемые их «страстью», противоречат общим (да и их собственным) моральным требованиям, заслуживают презрения. Они могут обманывать других, скрывать от людей позорную сущность своих побуждений и действий, но от себя они скрыть ее не могут и не пытаются это делать. Пушкин же в своих пьесах развивает иную психологическую ситуацию.

В…«Скупом рыцаре» и «Моцарте и Сальери» позорной страстью к наживе, скупостью, не гнушающейся преступлениями, завистью, доводящей до убийства друга, гениального композитора, охвачены люди, привыкшие ко всеобщему уважению и, главное, считающие это уважение вполне заслуженным, а себя не способными к подлым, низким поступкам. И они стараются уверить себя в том, что их преступными действиями руководят или высокие принципиальные соображения, или если и страсть, то какая-то иная, не столь позорная, а высокая...

Мольеровский Гарпагон — человек низшего сословия в феодальном обществе, на него дворяне смотрят свысока, и он привык к этому. Шекспировский Шейлок — еврей, представитель унижаемой и преследуемой нации” И для того и для другого нажива, накопительство, скупость — это единственная возможность овладеть средством, которое заставит людей господствующего сословия считаться с ними как с равными, иной раз попадать в зависимость от них¹². Даже если эта бережливость доходит до размеров патологической скупости, связана с преступлением — то и Гарпагон и Шейлок не увидят в этом ничего унизительного для себя. Наоборот, — ведь они знают, что богатство, деньги, это единственное средство для них, чтобы добиться хоть некоторой независимости, выйти из униженного состояния...

Ничего подобного нет у пушкинского барона в «Скупом рыцаре». Он — аристократ, барон, рыцарь, принадлежит к самой высшей части феодального общества. Он вполне независим в своих действиях, над ним, выше его только его сюзерен, герцог. Но и отношение к нему молодого герцога, как и его отца и деда — самое уважительное, не только как к храброму и верному вассалу, но и как к другу. Вспомним слова герцога:

И в то же время он — ростовщик, собирает деньги, не беспокоясь о несчастиях своих разоренных должников, о преступлениях, на которые иной раз они должны идти, чтобы заплатить ему свой долг. Он из скупости содержит почти в нищете своего родного сына... Рыцарь, барон не может быть скупцом, ростовщичество — позорное для рыцаря занятие. Вот почему пушкинский барон, охваченный страстью накопительства, жадностью к деньгам, придумывает для себя другую причину своих позорных действий, уверяет себя, что он не жадный к деньгам скупец, а властолюбец. Властолюбие — тоже преступная страсть, всегда связанная с преступлениями, но это не позорная, а «благородная» страсть! Рыцарю не стыдно быть властолюбцем, хотя бы и преступным. От этого он не теряет к себе уважения, — хотя бы его и мучила совесть, «когтистый зверь, скребущий сердце»: сколько «великих людей» были властолюбцами, сколько страшных преступлений они совершали во имя этой страсти! Пушкинский барон хочет уверить себя, что собирание, накопление денег — это не цель всей его жизни, а только средство, дающее возможность осуществить главную его цель — власть над целым миром.

Он может построить себе великолепные чертоги и сады, прекрасные женщины сбегутся к нему, искусство ему подчинится, «вольный гений» «поработится» ему, он может купить «и добродетель и бессонный труд»; если он захочет, то и «окровавленное злодейство» будет послушно ждать знака его воли...

Мне все послушно, я же — ничему...

Так объясняет себе барон смысл своих действий, своей трудной жизни, полной «горьких воздержаний, обузданных страстей, тяжелых дум, дневных забот, ночей бессонных», страшных угрызений совести... Его сын Альбер совершенно иначе характеризует отношение барона к его громадным сокровищам. В ответ на слова профессионального ростовщика, еврея Соломона,