Статьи » Бонди С.М. Памятник

В 1836 году, как известно, начал выходить пушкинский журнал «Современник». Первый номер (вышедший 11 апреля 1836 г.) вместо «вступительной» статьи, объясняющей задачи журнала и общее направление его, начинался стихотворением Пушкина «Пир Петра Первого» («Над Невою резво вьются...»). Большую часть стихотворения (двадцать четыре стиха) занимали вопросы автора о том, чем вызван этот торжественный пир — новой ли военной победой, юбилеем ли основания морского флота, годовщиной ли Полтавской победы, и т. п. Накалив любопытство читателя этими вопросами, Пушкин придает своему ответу сильную эмоциональность:

Что современники Пушкина (в том числе, конечно, и сам Николай I) понимали подлинный смысл этого стихотворения, показывает не так давно опубликованный отрывок из дневника Л. И. Голенищева-Кутузова, председателя Ученого комитета морского министерства, переводчика (того самого, который в 1836 году выпустил полемическую брошюрку по поводу стихотворения Пушкина «Полководец»).

Дневник Л. И. Голенищева-Кутузова велся на французском языке. Приведем текст отрывка дневника в русском переводе М. И. Гиллельсона⁴³. «...Не распространяясь уже о стихе, сама идея стихотворения прекрасна, это урок, преподанный им⁴⁴ нашему дорогому и августейшему владыке без всякого вступления, предисловия или посвящения, журнал начинается этим стихотворением, которое могло быть помещено и в середине, но оно в начале, и именно это обстоятельство характеризует его...»

Пушкин не остановился на этом и в том же 1836 году еще (в последний!) раз попытался «призвать милость к падшим», «воспеть милосердие» — в «Капитанской дочке».

В самый конец этой повести Пушкин вводит императрицу Екатерину II («Великую»), которая совершает подлинный акт «милосердия». Позволю себе напомнить этот эпизод. После того как Гринева арестовали и судили за общение с Пугачевым и Гринев отказался давать полное разъяснение, его приговорили к смертной казни, но «государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение». Марья Ивановна («капитанская дочь»), поняв, что Гринев не объяснил всей ситуации на суде «потому только, что не хотел запутать» в это дело свою невесту, поехала в Петербург, чтобы, рассказав все государыне, склонить ее к милосердию.

Нечаянно встретившись в парке с Екатериной и не догадавшись, с кем она говорит, Марья Ивановна рассказывает ей, как было дело... Вот отрывок из их разговора.

«...Я приехала подать просьбу государыне.

— Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?

— Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия...»

Как помнит читатель, все кончается благополучно. Гринев освобожден, а Марье Ивановне государыня обещает: «Знаю, что вы не богаты... Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».

Такими способами Пушкин на протяжении последних десяти лет своей жизни в высокохудожественной форме, публично в напечатанных тогда же произведениях уговаривал царя дать амнистию сосланным декабристам, «милость к падшим призывал».

Попробую теперь объяснить, как дело обстоит с последними наиболее мрачными и грустными строками пушкинского «Памятника».

В сущности, стихотворение Пушкина само по себе, казалось бы, не нуждается в этой строфе. Все уже сказано — и о бессмертии поэзии Пушкина и славы его, и о мировом ее значении в будущем⁴⁵. Но ведь Пушкин идет в своей композиции за Державиным (и Горацием), так что эта пятая строфа необходима. И Пушкин заполняет ее совершенно иным содержанием, чем его предшественники. В ней дается объяснение того, почему поэт принужден писать так о себе и своей поэзии, писать для потомства.

Прямо он об этом не говорит, но в иносказательной форме констатирует, что ему нечего рассчитывать на правильное понимание и справедливую оценку его творчества современниками (включая даже друзей, знавших его, «поклонников поэзии, как он уединенных, затерянных в свете»). Муза его должна «быть послушна» только «призванью своему», как было сказано в первоначальной редакции «Памятника», или, как более сильно сказано в окончательном тексте, «веленью божию», не думать вовсе об обидах, клевете современных поэту читателей, но знать хорошо, что полную, правильную оценку он получит только в будущем, может быть, даже в далеком будущем...

Есть еще один очень важный вопрос, который требует разъяснения при анализе «Памятника». Это — противоречие между высокой оценкой Пушкиным его политической поэзии («...Что в мой жестокий век восславил я свободу//И милость к падшим призывал») — и стихами, написанными незадолго до «Памятника», в которых он решительно отказывается от всяких политических идей (так называемое «Из Пиндемонти»). Своим разочарованием в политике оно напоминает стихотворение «Сеятель» (1823), написанное в эпоху тяжелого мировоззренческого кризиса Пушкина (см. статью «Рождение реализма в творчестве Пушкина»).

Эта тема, тема эволюции политических взглядов Пушкина в последние годы его жизни, требует слишком подробного изложения и потому не входит в эту статью.