Между прочим в этой статье впервые (в 1825 г.) Пушкин сформулировал свой афоризм о французской литературе, «рожденной в передней и никогда не доходившей далее гостиной», который он напечатал в 1828 г. в составе «Отрывков из мыслей, писем и замечаний» и затем повторил и развил в статье о литературе 30-х годов (см. ниже).
Начиная с конца 20-х годов, мы находим в бумагах Пушкина следы замысла статьи о русской литературе, обозрения истории ее с самого начала — с Х и XI вв.; при этом перед изложением литературы XVIII в. намечался экскурс о французской литературе, оказавшей на нее влияние. Так в Арзрумской тетради Пушкина (Лен. Библ. № 2382) набросан план, который можно датировать приблизительно 1829—1830 гг.: «Летописи, сказки, песни, пословицы, послания царские, Песнь о полку, Побоище Мамая, Царствование Петра, Царствование Елисаветы, Екатерины, Александра. Влияние Французской поэзии» (см. Собр. соч., академич. изд., т. II, стр. 615).
От 1830 же года до нас дошел листок, где Пушкин начал писать статью по истории русской литературы: «Приступая к изучению нашей словесности, мы хотели бы обратиться назад и взглянуть с любопытством и благоговением на ее старинные памятники, сравнить их с этою бездной поэм, романов, ироических и любовных, простодушных и сатирических, коими наводнены европейские литературы средних веков. Нам приятно было бы наблюдать историю нашего народа в сих первоначальных играх разума, творческого духа, сравнить влияние завоевания скандинавов с завоеванием мавров. Мы бы увидели разницу между простодушной сатирою французских trouveurs и лукавой насмешливостию скоморохов, между площадной шуткою полудуховной мистерии и затеями нашей старинной комидии...
Но, к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь, — и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о полку Игореве.
Словесность наша явилась вдруг в 18 столетии, подобно русскому дворянству, без предков и родословной...»
Сохранилось еще два наброска планов на ту же тему («Язык — влияние греческое — Памятники его — Литература собственно» и т. д. и «Отчего первые стихотворения были сатиры». — См. Собр. соч., академич. изд., т. IX, стр. 616 и 615), но датировать их трудно.
Только в начале 1834 г. Пушкин вплотную приступил к осуществлению этого замысла и написал довольно большояй, кусок, статьи, которую впрочем так и не докончил.
В это время Пушкин писал большую статью, которую можно назвать «Путешествием из Москвы в Петербург» (традиционное заглавие ее — «Мысли на дороге»), где задумал дать частью комментарий, частью возражения, частью просто попутные соображения к книге Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», следуя за изложением Радищева в обратном порядке, от конца к началу: «заставив Радищева путешествовать со мной из Москвы в Петербург».
В самом же начале работы, начав писать главу о Ломоносове (по поводу «Похвального слова Ломоносову», помещенного Радищевым в конце его книги), Пушкин увлекся близкой ему литературной темой, расширил ее сравнением социального положения современных ему писателей-дворян с положением крестьянина Ломоносова, а также французских и английских буржуазных писателей.
И вот тут, прервав на время работу над статьей о радищевской книге (он вскоре вернулся к ней и написал еще несколько глав своего «Путешествия»), Пушкин принялся за свою статью о русской литературе с историческим обзором ее.
Пушкин немало поработал над этой статьей. На пятнадцати страницах черновика, написанного в «последней тетради» (Лен. Библ. № 2384), он успел написать небольшое общее историческое введение — об «отчуждении России от Европы», до XVIII в.; здесь в черновике он пометил вставку «О ничтожестве древних наших памятников», заимствованную из брошенного начала статьи 1830 г. (см. выше); далее — о «крутом перевороте, произведенном мощным самодержавием Петра», следствием которого явилось рождение «новой словесности, отголоска новообразованного общества». Затем, прежде чем перейти к рассмотрению этой новой словесности, Пушкин делает экскурс в историю французской литературы, «имевшей на [русскую] долгое и решительное влияние». Для этого экскурса Пушкин воспользовался второй частью своей старой статьи «О поэзии Классической и Романтической». В черновике «последней тетради» Пушкин не стал целиком переписывать нужные ему абзацы статьи 1825 г., а только показывал, приводя начальные слова фразы («Рифма отозвалась») или отдельные слова («Герм[ания] — Англ[ия] Франция etc. и проч.»), в каком порядке переносить части старой статьи в новую. Попутно он конечно записывал и изменения, вносимые им в текст. (Этот своеобразный черновик см. Собр. соч., академич. изд., т. IX, ч. II, стр. 627, сноска). Вслед за этим Пушкин рассматривает положение писателей в XVII в., говорит о Вольтере как представителе французской литературы XVIII в. и оканчивает обозрение ее у порога Французской революции. Далее он должен был перейти к русской литературе XVIII в., но на этом кончается черновик «последней тетради».
Этот неоконченный черновик Пушкин вероятно тогда же, в 1834 г., стал переписывать набело, при чем снова и снова перерабатывал текст (включив, между прочим, в него приведенный выше набросок 1830 г.), так что начатый красивым, почти парадным почерком беловик подконец превратился в обычный пушкинский стремительный и испещренный помарками неразборчивый черновик (находится в ИРЛИ в Ленинграде), Переписку набело и переработку Пушкин довел только до середины XVII в., до появления Буало.
Я не буду приводить текста черновика начала статьи: он напечатан (хотя и не очень вразумительно и с рядом ошибок) в IX томе академического издания (ч. II, стр. 622—625). Приведу тот последний, «окончательный» вид, который приняла статья в перебеленном виде.
Сказанное выше об известной гипотетичности предлагаемого текста относится в неменьшей степени и к этой статье.
|
