Рассказ Моцарта о «черном человеке» дает возможность нам, а также внимательно слушающему его Сальери узнать еще кое-что о тревожном состоянии души Моцарта, предчувствующего свою гибель. Оказывается, эта тревога возникла в душе Моцарта не «недели три» тому назад, когда он начал писать «Реквием», а уже раньше... В самом деле: узнав, что в его отсутствие к нему кто-то заходил, он почему-то сильнейшим образом забеспокоился, сам не понимая почему.
Отчего — не знаю,
Всю ночь я думал: кто бы это был?
И что ему во мне?..
Значит, он уже ждал чего-то, какого-то несчастья... И когда на третий день «человек, одетый в черном», заказал ему заупокойную мессу, — он тотчас же сел и стал писать. Обычно, приняв какой-нибудь заказ извне, художник (особенно композитор, музыкант) должен какое-то время привыкать к этой, новой для него задаче, войти в ее содержание, сродниться с ней, вызвать в своей душе такое состояние, которое получило бы нужное выражение в создаваемой им музыке... А тут ничего этого не было нужно:
Сел я тотчас
И стал писать... Нужное настроение, мысли о смерти, грозящей гибели, видимо, уже давно преследовали Моцарта, и появление «черного человека», его таинственное поведение при заказе «Реквиема»66 — все это вполне совпадало с его душевным состоянием, почему Моцарт и склонен был принять этого посетителя за посланца «с того света» — и смог сразу начать писать свой «Реквием»...
...Можно себе представить, с каким чувством (и с каким видом) выслушивает Сальери этот рассказ!..
После слов «...хоть совсем готов уж «Реквием» Моцарт продолжает:
Но между тем я... —
и замолкает.
Сальери
Что?
Моцарт
Мне совестно признаться в этом... —
и опять молчит.
И тут Моцарт откровенно рассказывает, что с ним происходит: свой страх, ощущение грозящей смерти, как-то подсознательно связанное с присутствием Сальери — причину его «пасмурности», «хмурости» за дружеским обедом...
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
Ужас, с каким Моцарт произносит эти слова, его тон, выражение его лица должны потрясти зрителя, готового уже поверить в реальность галлюцинации Моцарта: за столом Моцарт, Сальери — и между ними симвоЄ смерти — черный человек!
Моцарт почти разгадал, почти уже перевел на язык слов то, что он внутренне давно знал и передавал свое знание на привычном ему языке музыки — в «Реквиеме» и в только что показанном Сальери новом гениальном произведении...
А каково Сальери слышать все это! Ведь он-то понимает то, что старается понять Моцарт, уже не «гуляка праздный», не «безумец», а чуткий, проницательный гений, которому его доброжелательность и доверчивость мешает разоблачить страшный замысел его «друга»...
Только на сцене, при правильном и высокохудожественном исполнении актеров, их интонациях, выражении лиц, жестах, можно довести до полной ясности содержание этой необыкновенно напряженной сцены — эту внутреннюю мучительную работу Моцарта, сильнейшим образом ощущающего жизненную необходимость осознать реальное значение его интуитивных переживаний. получивших такое точное выражение в его музыке, а также муки Сальери, слышащего из уст Моцарта не осознанное до конца им самим страшное обвинение!
При правильном исполнении на сцене трагедии Пушкина не нужны будут никакие «комментарии», без которых невозможно обойтись, читая ее в книге...
Как ни мучительны для самого Сальери признания Моцарта, он не показывает этого, преодолевает свои чувства и старается отвести Моцарта от его страшных мыслей. Он должен развеселить Моцарта, превратить его снова в «гуляку праздного» — иначе, как уже сказано, неоправданно будет его убийство.
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
Вероятно, тут же он наливает вино в стакан Моцарта и свой.
Развеселить Моцарта нетрудно: это ведь его привычное состояние. Да и, видимо, ему самому хочется отвлечься от мучащих его смутных предчувствий и подозрений. Он подхватывает слова Сальери:
Да! Бомарше ведь был тебе приятель;
Ты для него «Тарара» сочинил.
Вещь славную. Там есть один мотив...
Я все твержу его, когда я счастлив...
Ла ла ла ла...
Моцарт напевает веселый мотив из оперы Сальери «Тарар»... Но надолго отбросить гнетущее его беспокойство ему не удается, оно снова овладевает им. Имя Бомарше вызывает в нем новые, страшные ассоциации, и он невольно делает еще один шаг к прояснению и уточнению своих опасений...
Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил? Моцарт говорит о смерти первой, а затем второй жены Бомарше, который, по слухам, отравил их. «Бомарше публично защищался от этих обвинений...»67 | 
