В музыке нет ни резкой взволнованности, ни выражения отчаяния, ни мук при мысли о смерти. Это почти спокойная, но притом глубоко горестная музыка. Начинается она с медленных и тихих ударов в аккомпанементе — словно каких-то медленных, важных шагов или тихих, сдержанных вздохов... На фоне их начинает звучать медленная, грустная мелодия, сначала в одном инструменте, затем ее повторяет с более высокой ноты другой инструмент, затем вступает в соединении с ней еще выше третий — и после общего подъема мелодия снова спускается вниз. Здесь резко меняется характер музыки: вместо тихого плавного звучания — три громких удара как будто всплески горестного чувства. Тут начинает петь хор под аккомпанемент жалобных возгласов оркестра (или фортепьяно). Начинают басы — «Reguiem aeternam». Они продолжают дальше, к ним присоединяются тенора, повторяющие ту же мелодию, но с другой, более высокой ноты. За ними вступают с еще более высокой ноты альты, с той же мелодией и теми же словами. Уже поют три голоса. Наконец приступает и четвертый, самый высокий голос — сопрано, и весь хор поет чудесную мелодию на слова молитвы: «Вечный покой подай им, господи...»
Трудно представить себе, чтобы зрители, испытавшие все напряжение этой сцены и слушающие после нее величавые звуки моцартовского «Реквиема», могли бы удержаться от слез... И Сальери не выдерживает...
Ты плачешь? —
спрашивает Моцарт, прерывая свою музыку.
...Здесь естественно было бы предположить, что слезы Сальери — слезы раскаяния, он страдает от совершенного им преступления, ему жалко приговоренного к смерти Моцарта... Так, вероятно, и построил бы это место какой-нибудь другой драматург. Но Пушкин был реалист, жестокий реалист. Он до самой глубины проникает в психику своих героев и показывает то, что в них заключено, — иногда самое неожиданное.
Слезы Сальери — почти чисто физиологическое разрешение того тяжелого состояния, в котором он находился до этого. Сколько времени он страдал от «глубокой, мучительной» зависти и ненависти к Моцарту, которую должен был скрывать, каким небывало трудным оказалось осуществление его решения отравить Моцарта, какие психологические муки он пережил во время их последнего разговора! Но вот все кончилось. Моцарт отравлен, муки сомнения, терзавшие Сальери, прекратились, так же как и зависть (можно ли завидовать «мертвому»?), «душевные мускулы», столько времени напряженные, ослабли. И в это время начинает звучать, «наполнять его душу» новая гениальная музыка Моцарта...
Об этом всем совершенно откровенно говорит Сальери, отвечая на вопрос Моцарта: «Ты плачешь?»
Сальери
Эти слезы
Впервые лью: и больно и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг...
Здесь он вспоминает придуманное им идейное оправдание своей преступной зависти... Он продолжает:
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член!..
Очень точное сравнение! Убийство Моцарта, как целебный нож хирурга, причинив краткую боль, освобождает больного от длительных страданий.
...Друг Моцарт, эти слезы...
Не замечай их. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу... «Друг Моцарт» — это сказано вполне искренне: ведь он ему больше не завидует! Он знает, что жить Моцарту осталось считанное время, и со свойственным ему жестоким эгоизмом боится только того, что он не успеет насладиться новой музыкой Моцарта: «...спеши еще наполнить звуками мне душу».
Моцарт всего этого, по обыкновению, не замечает. Его поразили слезы Сальери, он понимает их совершенно иначе, как «эстетические» слезы, невольно появляющиеся иногда у людей, способных сильно воспринимать искусство — музыку, поэзию... Он восхищен такой чувствительностью Сальери, опытнейшего музыканта, крупного композитора — так глубоко и сильно реагирующего на чужую музыку.
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! —
с восхищением говорит он.
Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству,
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль?
Где же тут «безумец, гуляка праздный», человек, не умеющий ценить искусство, способный профанировать его, издеваться над ним? Все, что он говорит, выражает самые глубокие, заветные мысли самого Сальери: творец музыки — жрец (служитель и поклонник) прекрасного, непохожий на обычных людей, «избранный», находящий счастье только в искусстве, пренебрегающий во имя искусства житейскими выгодами, «презренной пользой», заботами «о нуждах низкой жизни». «Счастливцем праздным» называет их Моцарт именно в этом смысле (они не заботятся о «нуждах низкой жизни»), а не в том, который придает этим словам Сальери, называя Моцарта «гулякой праздным», то есть не работающим над своими произведениями. Моцарт очень много и усердно работал — и Пушкин, конечно, знал это... |
